Константин Тарасов / Проза / "Бригитки"

Последние несколько лет я живу в деревне, на каждый месяц три недели у меня проходят на природе. Мои друзья склонны считать, что это «отличная дача". Хотя никакая это не дача, а старый рубленый домик с печкой, который я приобрел у знакомого за пятьсот долларов, с небольшой усадьбой, засаженой вишнями. Кроме белоснежных цветов в мае вишни ничего не дают, но я люблю посидеть в их тени или послушать, как порывистый ветер гуляет среди листвы. Мне здесь уютно, никакой бурлящей жизни в этой деревне нет. Она не просто неперспективная. Она держится только потому, что ее жительству – четырем бабкам и одному деду – бог дал здоровье дожить до глубокой старости. Из уважения к благородным метафорам, можно объявить, что на них лежит миссия сохранить родное место, дай боже, еще на десяток лет среди малолюдных поселений, которые не учитываются администрацией районного масштаба, или учитываются в географическом смысле.

Я моложе четырех бабок и деда, хотя и не молод, и мне в мои взрослые годы все одно, где жить – я такой же малоперспективный, как и они, и эта деревня. Что в этой деревне с показательным названием Заболотье, что в Париже – везде мы уже одинаково ненужные. Наше время истекло. Мы в глазах молодых налогоплательщиков – вечные паразиты на пенсионном фонде. Думаю, такой же мысли держится и социальная служба администрации, которую кучка долгожителей вынуждает беспокоиться про еженедельный рейс автолавки и доставку пенсии. Но в деревне нам никто и мы никому не мешаем, здесь воздух чистый, господствует успокоительная тишь и меньше обманчивых иллюзий. Деревня Заболотье – настоящий памятник исчезнувшей истории, мы живем в заказнике, где остались небольшие следы колхозного строя. Новый агропрогресс сюда не заглядывал и не заглянет – бюджет не дает средства на благополучие неперспективных, если не дает их на благополучие заселенных деревень.

Идешь по улице, видишь на оставленных, заколоченных домах старые вывески с размытыми дождями Красной звездой и сообщением: "Здесь живет участник Великой Отечественной войны". А никто там не живет: ни участник, ни его семья, разве только мыши. Летом, правда, некоторые нежилые дворы оживают – съезжаются в родные места городские потомки здешнего жительства, привозят детей "поправлять здоровье". Тогда на месяца два, в особенности, когда лето теплое, возвращается сюда шум – машины в каждом дворе, дети галдят, в субботу тянет вдоль деревни запахом шашлыка, и пьяную болтовню слышно до половины ночи. А с сентября, как выберут картофель, дачный сезон, как говорят, финита, опять возвращается патриархальная тишь.

Может, было бы правильно и мне возвращаться в город, где можно чаще встретиться с друзьями и навестить знакомых. Но поговорить с ними можно и по мобильнику. Как те бабки, которым родственники подарили мобильные телефоны на «всякий случай», проще говоря, чтобы знать, живые они, или уже нет. Да и для бабок это важный спозаранку вопрос – только успеют проснуться, первым делом одна другой звонит: "Олька, ты как, живая?" – "Живая, а ты?" – "Ну, не с того же света тебе звоню!" – " Ну, слава богу!"

Есть мобильник и у меня. Так что я имею все основания сидеть у печи всю зиму. Поздней осенью и зимой деревенское одиночество и печальный пейзаж способствуют творчеству, а когда разразится метель, так вообще в воздухе атмосфера средневековья, когда вдобавок оборвет ветром в поле электропровод.

Хотя в каждом доме жительниц Заболотья стоит старый телевизор, но с осени до весны собираются все на посиделки к кому-нибудь одному – получается деревенский "красный уголок". Клубом-читальней эти сходки не назовешь – главное занятие все-таки связано с телевизором. Часто и я прихожу с каким-нибудь угощением. Сидим четыре бабки, дед Иван и я – "дачник", смотрим телевизор и комментируем новости: Буш болтает, Путин болтает, космический корабль летит на Марс с телекамерой на колесах, поезд в Китае пошел под откос, а в Саудовской Аравии голову отрубили за торговлю наркотиками. Где наш деревенский дом, где тот наркотик, где палач с саблей, где Китай, где Буш и Путин, которые про нас не знают, – все новости звучат, как с того далекого Марса. Но местного телевидения нет, и мы, хотя и не знает про наш угол никто, кроме сельского совета, желаем через слова, услышанные от теледикторши, приклеиться на полчаса к жизни планетного масштаба.

Бабка Настя любит, когда про Германию показывают, там ее внучка где-то учится, бабка хотя и не знает, где и на кого, но внимательно изучает по телекартинам германские виды. У Насти есть дочь, в молодости она была за пожарным капитаном, который отравился вредными выбросами при тушении пластмассового завода. Через год эта вдова вышла замуж за другого пожарного, а он бросил службу и уехал с женой в деревню, разводят там нутрий, и стали зажиточные. Вот дочери дали образование – в институте выучила немецкий язык.

Как-то в новостях передавали про публичные дома в Федеративной Германии, куда много попадает секс-рабынь из бывших советских республик.

– Вот, – оживился Иван, – надо мне, бабы, вас туда в секс-рабство продать. Хоть сытые будете, да под душем помытые.

– Это вы навоевали такое счастье, – насмехается над ним бабка Верка, – не ихних сюда везут, а наших туда, опять как в войну…

– Не говори, девка, – оспаривает дед, – тогда на шахты везли, а теперь на самую ответственную работу. Прогресс!

– Настя, – спрашивает подруга Олька, – не боишься, что твоя Анжелка так марки там зарабатывает?

– А чего, Олька, бояться? Разве лучше здесь сидеть с нами в подмогилье? Хоть жизнь повидает.

Чуть ошеломленная таким видением ситуации бабка Олька задумчиво мирится:

– И то правда!

– Конечно, правильно, – реагирует дед Иван. – Чем здесь скучать, так лучше с немцами заигрывать…

Бабка Настя вступается за честь внучки:

– Она девка хитрая. Подружилась там с каким-то парнем, пишет – будут жениться.

– Вот нам радость, – не успокаивается подкалывать Иван. – Наделают гитлеронят. Будут тебе кричать: "Бабка, млека. Хэндэ хох!"

– А наши что могут закричать? – отвечает Настя. – "Водки, старая гадина!"

– Это да, – печалится бабка Олька. – Вот, как наш Толик. Одно ему – "чернила"…

Про внука Толика бабку не расспрашивают, больная тема – Толик вместо армии сидит за пьяное хулиганство, досиживает третий год, в ноябре выйдет. Да и что она может знать.

– А малый был такой искренний, все картинки мне рисовал про котов и собачек, – говорит Олька. – А пошел в ПТУ на бульдозериста – начал глушить "чернила" и биться лез с дурной головы. Родной отец радовался, когда посадили, – так допек.

Отец его Петр Петрович – дальнобойщик, возит во Францию конину. На лето он привозит к бабке Ольке жену и дочь, и сам иногда наезжает к матери. Олька хвалится, что сын хорошо зарабатывает на перевозке конины, и даже язык выучил французский, чтобы там не обманули с документами и деньгами. И жил бы счастливо, да Толик – его беда.

– Твоя правда, девка, – соглашается Иван. – Нашим молоко без водки в горло не влезет…

Иван, хоть и любит иногда покосить под дурака, но старик самостоятельный. Давным-давно, еще при Сталине, две лычки в армии выслужил; благодаря этим лычкам поставили его в колхозные бригадиры. Бабки часто насмехаются, вспоминая его политинформации: "Дело товарища Сталина живет и побеждает! Отсечем руки поджигателям войны! Мы – авангард человечества, ведем его к светлому будущему!" Бабка Настя говорит, что все только смехом душились, как он произносил на возвышенном партийном языке: "Товарищи колхозники, партия ведет! Партия требует…" Теперь, когда Иван идет по улице вдоль заброшенных дворов, посмеивается, что их колхоз вел человечество к светлому будущему, и с самого себя: "А что я знал, все так брехали, что мы лучше всех живем и всех перегоним!"

У Ивана сын выучился на доктора, в деревне его помнят как Жорку, теперь богатых толстунов голодом лечит, а когда приезжает иногда к отцу, так бабки обращаются уважительно: "Георгий Иванович". Его дочь, Иванова внучка, работает бухгалтером при какой-то фирме, хорошо там получает, а этот бывший Жорка вообще скоро будет миллионер – за лечебное голодание большие деньги надо платить, не каждый может себе позволить не есть двадцать дней подряд, а потом три недели пить чистый сок из ананасов.

Пару лет назад, когда меня выбросили с работы по сокращению кадров, приятель свел меня с человеком, который предложил за тысячу долларов создать в интернете виртуальную церковь XV века, взорванную в советское время. Вот и пригодилась моя дизайнерская профессия.

По собственной инициативе я добавил к восстановленному зданию раздел "Решение ЦК КПСС", в котором показал уничтожение поповского гнездовья в 1961 году. И можно даже в нем поучаствовать – закладывать толовые шашки в основания колон, нажимать на Enter и смотреть, как громадина приподымается, вихрем вылетают стекла, по стенам идут трещины, и они начинают складываться и валиться в черную прорву, поднятую взрывом, а потом стопятьдесят самосвалов вывозят обломки, половинки статуй, разрушенный иконостас в пригородные болота. Как ни странно, это «Решение ЦК КПСС», которое можно было отказаться исполнять, выполнили почти все посетители сайта, кроме двух. Есть в человеческой природе нечто такое темное и таинственное, о чем лучше было бы не знать – неуютно от потенции беды читателей сайтов…

Один из нормальных читателей дозвонился до меня и, не тратя времени, сообщил, что он готов профинансировать сайт под возвышенным названием – "Возроди свою родину!". Он показал старинные рисунки Козельской крепости, а сейчас от этой крепости только руины остались, да и тех не найти без воображения, а на сайте крепость отстроить во всем величии. Большая польза будет для народа. А архитектурные поделки большевикского периода наоборот разрушить, как ЦК КПСС сделало с церквями и монастырями.

Неинтересное это занятие – возрождать на экране все башни, ворота, боярские палаты, тем более. у меня нет никакого почтения к старым камням. Достаточно посмотреть вокруг, чтобы с ужасом убедиться, как возрожденное реставраторами переходит в руки нуворишей. Да что сделаешь, нужны деньги, и вот я послушно ковыряюсь – что воссоздаю, что разрушаю посредством виртуальных бульдозеров.

Глупейшее однообразие "Возрождения своей родины" за пару месяцев повергло меня в уныние. Оплаченный заказ только в первую неделю приносит радость, в последуюшие он нагоняет скуку; возможно, меня выкинули с работы по сокращению кадров, из-за того, что я был невесел, делая рекламу про стиральные средства. Точно также «Возрождение родины» делало меня скучным, пока не явилась спасительнае мысль сделать сайт про неприметных людей. То есть, они живые, но их как бы нет, на них не обращают ни малейшего внимания: никто из них не нужен государству, общественная жизнь о них и знать не хочет. Одни – сидят в домах по возрасту, другие закрылись от общественной чуши по характеру, а у третьих судьба такая печальная, что они о своих горестях никому не рассказывают, а то будет еще печальней. Могу признаться, это вызвало желание создать виртуальный монастырь: в нашем Заболотье все бабки в темных платьях и белых платочках – настоящие монашки.

И еще одно обстоятельство нельзя сбросить со счетов. Начитавшись про иезуитов и картузов, избавился я от интереса к их тайнам и таинствам. Сурово они относились к людям и сами к себе, карабкались со ступени на ступень в верхи монашества. В орденах с жестокой дисциплиной – цистериентов, кармелитов, не говоря уже про иезуитов и картузов, – после предыдущего экзамена новиций должен два года прослужить в госпитале или совершить паломничество, прося милостыню...